О “Шестом озере” я слыхал от кого-то раньше.

Это — сухое озеро, остаток высохшей Кургузульской бухты — одно из, кажется, десяти-пятнадцати озер большого солепромысла, на котором добывают мирабилит. И в то же самое время “Шестое озеро” — одноименный поселок у этого озера.

На Кара-Богазе издавна промышляли соль мирабилит, применяемую в медицине, при варке стекла, мыла и в текстильной промышленности.

Работая в НИОХИМе, я несколько раз бывал в командировке в этих краях — на заводе “Карабогазсульфат” в поселке Бекдаш. Он расположен километров за двести к северу от ближайшего, связанного тогда сообщением с остальным миром населенного пункта — города Красноводск. Во времена Российской империи этот форпост ее колонизации на азиатском берегу Каспийского моря именовали Верным, сейчас туркмены называют его Туркмен-Баши.

Дорога из Красноводска в Бекдаш в те годы еще не была достроена, и нам приходилось добираться туда на старом добром “кукурузнике” АН-2. Местные жители рассказывали, что смельчаки, пробовавшие тогда преодолевать на своих автомобилях остаток пути по бездорожью, не всегда доезжали до конечной цели и иногда навсегда исчезали бесследно в пустыне.

Когда принимавший нас главный метролог этого завода Белах как-то заговорил о Шестом озере, я сразу же попросил его свозить нас туда. “Хорошо,— сказал он, — поедем завтра туда на заводском микроавтобусе, я вам покажу!” Было это в самом начале сентября, кажется, 1985 года.

Серая дорога уныло петляла между несметными, начисто лишенными растительности, желтыми да красно-бурыми барханами, поблескивающими иногда у оснований под лучами солнца.

Поездка в пустыню сразу заставляет насторожиться, тем более, что мы ехали в ее глубину. Мне показалось, что наша дорога заняла часа два, хотя позже выяснилось, что отъехали мы всего на двадцать шесть километров — тому причиной было, видимо, обостренное восприятие обрушившегося на меня угрожающе непривычного пейзажа.

Съехав в низину, наш автобус остановился, наконец, у приземистого одноэтажного здания, как оказалось — химической лаборатории, стоявшей рядом с другим строением, похожим на обычно имеющуюся в каждом колхозе весовую.

Нас окружало море сухого, искрящегося местами песка — видимо, просоленного, как и все вокруг в этих местах. Кое-где песок барханов был рыже-желтым. Нигде никаких растений, лишь вблизи этого истрепанного ветрами здания проступало что-то, отдаленно напоминающее два-три плешивых пятна скудной и чахлой растительности. Далее везде, куда только добирался взгляд, всюду-всюду вокруг — выжженный беспощадным южным солнцем песок и песок, и ничего больше. Вдали среди барханов угадывались несколько озер, одиноко вздымались в небо какие-то трубы, была видна, вероятно, насосная станция и еще какое-то небольшое индустриальное строение. Все металлические предметы вокруг были облеплены сплошным серо-зеленоватым, с рыжим прицветом, налетом песка и ржавчины.

Чуть в отдалении, за зданием лаборатории, гладкой полосой километра в два длиной блестела ложбина, заполненная, словно замерзшим льдом, высаженным этим летом слоем белоснежного мирабилита. Казалось, что некая белоснежная волна взбежала на берег и застыла. На ее кипенно-белой поверхности проступали несколько групп отчетливых точек копошащихся людей. Мы направились туда.

Добыча мирабилита — непростое дело. И в самом Заливе, и в разливающихся весной соседних озерах и заводях берега покрываются пленкой красивых белоснежных кристаллов солей, образующихся при высыхании соленой рапы этих озер. В довоенные годы после выветривания и подсушивания на солнце кристаллы этой соли на берегу Залива лопатами сгребали в большие бурты. Затем мирабилит рассыпали в мешки и доставляли морским путем в ближайший порт Кара-Богаз-Гол на берегу пролива, а оттуда через пролив в Каспийское море — дальше по назначению.

После обмеления Залива в сороковые годы прошлого века, как сам Залив, так и соединяющий его с Каспийским морем пролив, перестали быть судоходными. Поселок Кара-Богаз-Гол ликвидировали и построили морской порт, а также новый рабочий поселок Бекдаш, куда перевели промышленные предприятия Кара-Богаз-Гола.

В годы моего приезда для добычи мирабилита природным способом упарившуюся за лето рапу из других озер осенью подавали в это Шестое озеро. Зимой в нем при низкой температуре из рапы выпадали на дно кристаллы мирабилита и после того, как мороз и ветер доделывали свое дело, остаток рапы спускали в другие озера. На всей поверхности озера оставался ровный тонкий слой выпавшего мирабилита толщиной около шести сантиметров, который к концу лета обезвоживался под действием ветра и солнца. Высохшую соль сгребали в кучи специальными машинами, напоминающими грейдеры, но в мешки все так же, как и раньше, его засыпали вручную.

В основном здесь заняты мужчины, но было немало и женщин. Один держит мешок, второй засыпает туда мирабилит лопатой грабаркой, другие выносят и вывозят мешки на край озера.

Тысячи и тысячи тонн мирабилита. Их надо сгрести, собрать в кучи, ссыпать в мешки, погрузить и вывезти — нелегкий труд. Сезон здесь длится около четырех месяцев, думаю, что без выходных и праздников. Раньше, когда не успевали, сюда и лаборантов с завода в Бекдаше присылали “добровольно-принудительно”, как у нас тогда посылали “в колхоз”.

“Без солнцезащитных очков нельзя ни в коем случае!” — еще в Бекдаше предупредил нас Белах. Днем вокруг стоит невыносимая жара. Солнечно настолько, что любая тень, если она не падает на белый слой соли, воспринимается как черная. Сияющее ослепительной белизной пространство со всех сторон заливает твое тело неукротимым потоком блистающих солнечных лучей. От них невозможно избавиться, ощущение такое, словно ты внутри раскаленной печи. Думаю, что это может быть похоже на пекло.

Когда посреди белоснежного озера пробуешь хоть на секунду снять солнцезащитные очки, чтобы взглянуть, как же все вокруг выглядит на самом деле — испытываешь нечто, похожее на ошеломляющий удар по глазам и сознанию. Зрачки совсем не желают смотреть — настолько опасна слепящая яркость вокруг. Они не могут долго выдержать эту изнурительно сверкающую ослепительность, кажется, что еще чуть-чуть и может наступить потеря чувствительности.

Соль сухая, мелкая, без труда пересыпается, поднимая неисчезающую легкую пыль. Все рабочие ходили обвязанные, обмотанные — одни глаза, дышать нечем. Жар идет отовсюду. Пыль мирабилита проникает везде, липнет к потному телу. К концу дня грузчики становятся белесыми, словно они покрыты леденящим инеем. От пота и мирабилита их одежда скоро становится похожей на кольчугу. Обувь не выдерживает такого воздействия и быстро выходит из строя. Не напасешься. На таком солнцепеке — и ни помыться, ни обмыться. У меня была небольшая царапина на руке, — и я сразу ощутил эту щиплющую боль.

Я видел их веселыми, работая, они шутили о чем-то своем. Приход начальства — а мы были чужие, в официальной одежде — заставил их вести себя настороженнее. Хотя, казалось, бы…

На пригорке, отделяющем Шестое озеро от оконечности когда-то доходившего сюда залива Кара-Богаз-Гол, спускаясь полукругом к озеру, располагались жилища обитателей поселка. Крохотные строения были расположены очень густо — необычайно тесно примыкая друг к другу, местами они производили впечатление сплошных пчелиных сотов. Около всех строений были видны чем-то выгороженные такие же тесные загоны, в которых, подойдя ближе, можно было увидеть головы верблюдов, услышать блеяние овец.

Пустыня исключительно сурова, она мало или, вернее, совсем непригодна для жизни во всех отношениях — и климатические условия угрожающие, и так называемую цивилизацию здесь мало что напоминает. Из-за отсутствия каких-либо естественных источников строительных материалов создание защищенного места обитания — жилища — сопряжено здесь с почти неодолимыми трудностями.

Смотрю я, как они живут — все сделано из подручных материалов. Где-то кусок доски украден, точнее, не украден, — найден, где-то — это железка, где-то — еще что-то, и из всех этих материалов они себе устроили жилище. Мне, казалось, что их жилища сплошь были слеплены только из подсобных материалов — говорят, что казахи брезгуют жить в каменных строениях. Доминирующим, а местами, как мне казалось, единственным строительным материалом была глина. Из-за этого у меня даже создалось ощущение, что эти жилища были очень похожи на виденные мной однажды по телевизору подобные жилища в одном афганском селении — углубленные или полностью вырубленные в глинистой горе. В них не было двускатных крыш, их крыши были чем-то похожи на плоские крыши наших сараев.

Тяжело было представить, как здесь можно жить. Особенно, когда увидишь, как они на самом деле живут. И это при том, что, как будто бы, неподалеку в Бекдаше у них не было бы проблем с жильем — там были свободные квартиры. К сожалению, я не был внутри этих жилищ, то есть, я не додумался тогда, что надо было бы попытаться взглянуть на это все поближе.

Умом понимаю, что я там не хотел бы жить. Ну, где они, например, воду берут? Совсем без воды они же не могут жить. Могли ли они как-то добывать ее — не знаю, как можно было бы делать, в это мало верится. Колодцев, по-видимому, здесь не может быть — ведь там же близко подземные рассолы. Опреснительных станций раньше ведь тоже не было. Дождевую воду ли они как-то собирали — не видно было каких-либо устройств для этого, и я не слышал о них, да и дождей там ничтожно мало. Возможно, ее возили из Бекдаша. Не знаю, как они там живут, не знаю.

При этом тогда в поселке было четыре маленьких, но отдельных магазина, в том числе один из них — книжный. Естественно, особенно для тех времен, что мы обошли все эти стоящие рядом магазины, какой-то один из них оказался закрытым. Не слышал или не помню, к сожалению, была ли в этом поселке школа.

Рядом с лабораторией стоял трехэтажный или пятиэтажный, не помню точно, сдается, кирпичный жилой дом. Похоже, он был сооружен относительно недавно. Он совсем не был похож на виденные мной бело-желтые дома построенных при содовых и других химических заводах до или сразу после войны рабочих поселков сталинских времен, а больше походил на какую-нибудь более позднюю “хрущевку”. Почти все стекла окон на лестничных площадках этого дома были выбиты, на земле всюду валялись почерневшие битые осколки. Зияли пустотой и многие окна его квартир. У самого дома стояли несколько больших юрт — в которых, похоже, собственно, и жили жители этого дома.

Море ручного труда — работа на озере требовала много рабочей силы. Долгих четыре месяца жители населенного пункта добывали себе этот нелегкий хлеб “с солью”. В сезон здесь длительное время могли быть заняты, наверное, тысячи людей. Жило в этом поселке семей триста-четыреста, то есть, вероятно, где-то около двух тысяч жителей, точнее трудно сказать. Выходит, был это довольно большой, преимущественно казахский поселок, жили в нем и туркмены, встречались славянские лица.

Через пятнадцать лет — уже на рубеже тысячелетий — эти места посетил мой знакомый сотрудник по работе. За это время там произошли большие перемены: Кара-Богаз заполнился водой, многие места оказались на затопленной территории, испортилось оборудование. В Шестом озере в последние годы мирабилит не высаживают, а лишь убирают накопившийся в предыдущие годы. Не стало выбрасываемого чистого мирабилита — не стало работы. Сейчас в поселке осталось сорок-пятьдесят семей, большинство жилищ в нем развалены и в их разрушенных остатках стало видно, что там, оказывается, были строения, в одном месте проступили несколько оштукатуренных и побеленных стен.

И до возникновения промыслов, видимо, были очаги жизни в этих местах — скотоводства, кочевого разведения верблюдов, начала оседлости. Наверное, когда-то так возник и этот поселок, а уж потом его судьба оказалась связанной с промыслом мирабилита. Но я слышал и о том, что вначале здесь работали заключенные…

По периметру Кара-Богаза есть и другие населенные пункты — поселок Сартас, несколько других поселков. Когда на Кара-Богазе возникли сульфатные промыслы, Кара Богаз был более полноводным. Зимой в озере выпадала соль, волны выбрасывали этот очень чистый мирабилит на берег, его собирали да и сейчас собирают — до сих пор этот вид промысла существует. Потом перешли на фашельный — индустриализированный способ добывания, однако, временами до сих пор ездят и собирают в мешки этот мирабилит, он на солнце просушивается, обезвоживается и идет как природный продукт.

Все это такие же разительные поселения, их разбросано там много, такого рода поселков. Лишь слегка отличаясь друг от друга, встречаются они там нередко и в иных местах, например, вдоль железной дороги из Туркмен-Баши к Ашгабату. “Назвать это дачей я не могу” — говорил мне о них мой знакомый, — это места постоянного проживания.

На меня эта поездка произвела неизгладимое впечатление — не много вещей такого рода видел я в своей жизни. Впечатление такое, что это условия, в которых жить никак невозможно. Находясь на Шестом озере, неизбежно пробуешь как-то соотнести этот поселок с соседним Бекдашем, хотя это удается нелегко — чересчур уж подавляет сознание этот очаг индустриальной цивилизации. Но, даже напрягая во всю свое богатое воображение, мне уже никак не удавалось одновременно сочетать в одном масштабе Шестое озеро с колониальным форпостом — Красноводском, тем более совершенно невозможно как-либо совместить его с Харьковом, Киевом или Москвой. Но каким же чуждым видится оттуда тот далекий и такой пустячный Париж…

Побывав там, я теперь советовал посетить Шестое озеро всем своим знакомым, отправлявшимся в командировку в Бекдаш, хотел бы, чтобы побывали там и Вы.

Меня не беспокоят какие-либо сокровенные желания, не свойственны мне и грезы о чем-то несбыточном. Но мне хотелось бы с другом или с надежной подругой как-нибудь пожить месяц-другой на этом Шестом озере — попытаться найти общий язык с кем-то из его жителей, лучше понять и их и, главное, самого себя, чтобы еще отчетливее ощутить вкус Жизни. Они стоят того и с ними есть, о чем поговорить.

Ибо именно здесь отчетливо видишь, как человек живет — живет в условиях, в которых на твой же взгляд жить вообще невозможно.

 К читателю. На Шестом озере в Туркменистане на рубеже тысячелетий побывал французский фотожурналист Ричард Манин, здесь можно найти его фоторепортаж — фотографии 01—15, 21, 24—26 и 30 сделаны именно на Шестом озере (при этом фото поселка сделано уже после его разорения), а фотографии 17—20 и 22—23 (в том числе, “Верблюды”, “В цехе” и “Завод на берегу залива” сделаны не на Шестом озере, а в поселке Бекдаш, где находится завод “КАРАБОГАЗСУЛЬФАТ):

TURKMENISTAN: VOYAGE INTO HELL: THE SALT MINES OF KARABOGAZ-GOL. Richard Manin ТУРКМЕНИСТАН: ПУТЕШЕСТВИЕ В АД: СОЛЯНЫЕ КОПИ КАРАБОГАЗ-ГОЛА. Ричард Манин На Карабогаз-голе, в неизвестной пустыне на границе Туркменистана, горняки в самых нечеловеческих условиях разрабатывают богатейшее месторождение соли в мире. Они трудятся ежедневно, страдая от слепящих лучей солнечного света, едкой пыли и лютых температур, защищенные только полосками марли вокруг головы, как у мумии, и мотоциклетными очками (далее).

На головну сторінку